А смерти нет.
Но есть экстаз.
И холод.
И между ними -
узенький мосток.
Ни Шикльгрубер,
ни Андрей Вархола,
стою на нем,
уставясь
на восток.
Туда подруга уплыла
с пиратом.
Там,
вроде,
жизнь ясна и хороша...
Мне все равно.
Надену
респиратор.
Так легче,
чем
совсем уж
не дышать.

Луна
каким-то пакостным рентгеном
просвечивает
туши
грязных туч.
Глотая
миллилитры оксигена,
я думаю,
что воздух тут -
горюч.
А респиратор
не спасет
от ада,
но подзадержит
жареную вонь...
Я щелкну зажигалкой,
если надо,
и станет вечным
мой
больной
огонь.

очень рок-н-ролльно

Только выйди

Сколько сходят с ума? Двести? Две? Двенадцать?
Поучительно, да: горячо - не лезь...
Это ночь, но кошмары уже не снятся,
что им сниться, когда они просто есть.

Разухабисто гупнули злые двери,
прищемили мне вены, глаза, язык.
Не хочу, не могу, не должна поверить:
если все же поверю, то мне кирдык.

Ты хотел темноты, ты ее не видел.
Ты пошел в пустоту, чьи глаза пусты...
Мне не надо, чтоб ты оценил все, выйдя,
только выйди оттуда.
И выйди - ты.

Надо выстоять.
Слышишь тот голос, которым это сказано?
Скоро он будет тобой.
Желтоватые стены пульсируют хором.
Это легче и злей, чем когда вразнобой.

Надо выстоять.
Сердце толкает себя же, а из сна, как ни бейся, проснешься потом.
Не блефуй.
Ты не сможешь повеситься даже.
Так что жри этот воздух раззявленным ртом.

Надо выстоять.
Падает только лишь падаль.
Или все же не только?
Не только, увы...
Надо выстоять.
Выстоять.
Выстоять - надо.
Надо выстоять, выстоять.
Выстоять.
Вы...

Бывает - доведу себя до воя
и не пойму, с чего мне так хреново:
в моем мартирологе - только двое,
да и красиво слишком это слово.

Меня саму ничем почти не били, -
ногами, кулаками да словами, -
но я хотела в миф от этой были
сбежать на колеснице упований.

Потом - попроще: вздернуться без мыла
и стать собой, небесно голубея...
Когда-нибудь ты спросишь: "Это было?" -
а я скажу: "Бывает и глупее".

Ты только не бросай свое живое,
слепое тело под ножи и пули:
в моем мартирологе - только двое,
и третий - лишний. Тут не обманули.

Вспомнился эксперимент на мове.

Тієї ночі небо чуло грім,
мов голос того, хто кохав за тіло -
і роздягтися так йому кортіло,
що одяг впав оксидом крижаним.

Цідив коньяк метафізичний Львів
з Донецьком, само так метафізичним,
спекотне літо відганяло січнем,
архангел щось сріблясте в воду лив,

у пристрастях своїх зав'язли всі ми,
жадаючи нової Хіросими,
хтось грав на скрипці, в когось був плеврит...

І раптом люто грюкнула дверима
до слова "воля" перша-ліпша рима -
напевно, так, бо вибухнув весь світ.

Я так редко пою от тоски и рычу от злобы,
что мои демонята прокрикивают мне череп.
Все не так. И в конце будет снова все то же слово,
и зачатье - порочно, и на площадях вечеря.

А вообще это слово, должно быть, чуть-чуть тошнотно.
Сексуальность - обычна. Вечеря на мове - ужин...
Мрази, вымочив марлю в морали, марают что-то,
что погибнет само под печатью "теперь не нужен".

Но печать эта влезет на жертву свою нескоро -
может, лет через двести. Ну что, доживем? Да, может...
А пока левоправые детки горланят хором.
У кого-то любовь и бухло, у кого-то ножик.

Я привычно сдыхаю от слез и пишу от злобы.
Это будет всегда - в мегаполисе и в пещере.
Это так же логично, как то же, все то же слово
и порочность зачатья, и площади для вечери.

Снова творю в соавторстве.

Что ж, я дурак. Все запорол, сижу и отдыхаю.
Ушла и ночь, и рок-н-ролл машин, бомжей и лая.
Мир так смешон, что даже бес меня тянул, ужалив,
читать чужие смс - на новеньких скрижалях.

А раньше он толкал меня на подвиги и блядство -
но постарел и облинял, и можно расслабляться.
Скрижали тоже ерунда, вот битые - те были
как будто раз и навсегда. Такие, в старом стиле.

Видать, я все же ретроград - разбитые скрижали
в моих ушах еще звенят, и не понять, схуяли:
все идеалы красоты давно едят и дышат,
а шрёдингеровы коты - да вон они, на крыше.

Один из них - тот самый бес, который утром рано
читать чужие смс и грабить корованы
меня склонял и совращал. Я притащил из леса
одну разбитую скрижаль и ебнул ею беса.

И бес от боли возопил, что виноват, в натуре,
что он маньяк и педофил, а также пьет и курит.
А я будил поля и лес своим истошным хаем:
"Читать чужие смс я, сука, не желаю!"

И был он изгнан в те края, где МТС не ловит,
где вовсе нету нихуя (как много в этом слове...),
и вот курю я у окна и битву вспоминаю -
а ночь идет ко мне, полна машин, бомжей и лая.

Сегодня я долго забивала в стену свой лоб,
а потом распевала контрмантру: "Не умер, но замер!"
и зеркало била фигуркой чекиста - чтоб
хоть ЧК меня спасла от фигуры с потухшими глазами.

Протухшими, вернее.
Вот так и дошло: я труп.
И некто подошел и сказал мне:
"Встань, дево,
ты зомби".
И был мой ответ:
"А ты богу скажи: он туп.
Почему не раздал вот таким вот, как я, по бомбе?!

Вот мне, допустим, будет уютнее в забитом гробу!
Дайте бомбу - я всех подорву!
Что еще? Благоразумие?!
О людях подумать? Вот уж точно закатайте губу!
Мне что же, разбираться еще, кто там хотел бы стать мумией?!"

Но меня оборвали:
"Заткнись
и отправляйся к друзьям.
Тебя уже заждались на речке по кличке Калка...
Бомбы - это тем, кого жалко. Я бы выдал и сам,
но ты прекрасней Эсфири,
и тебя мне ни капли не жалко".

Барабаны шумят, ты поешь и кричишь.
Я танцую на самой высокой из крыш,
на расстеленной, белой в горох, простыне,
ставя ноги в кровавые пятна.

Мои мысли твердят: "Ну вдохни, откажись!
Вспомни, дура, ведь ты - аэробная жизнь!.."
Кислорода не мало, а попросту нет.
Смерть бывает не столь неприятна.

Ты не дышишь, ты просто кричишь и поешь.
Ты разумно красив и безумно хорош.
Твое имя сегодня - вот в этот момент -
в третий раз упомянуто всуе.

Ты - не ты. Ты ведь умер от выстрела в рот -
или в спину, не знаю. А то, что поет
и кричит, недостойно и траурных лент...
Впрочем, мне все равно - я танцую.

Скоро кончится выдох, я резко вдохну -
не хочу, но вдохну - и уйду в глубину.
Буду падать, как в воду купальский венок -
и, когда каждый лист в нее канет,

ты не смолкнешь - зачем? Как и прежде, и впредь,
ты продолжишь кричать и, конечно же, петь.
Я танцую с улыбкой, и кровь моих ног
освежает разводы на ткани.

Прикольная сложная рифмовка!

Я вернусь в униформе - ублюдочной и отутюженной.
Будет час двадцать три. Я взмолюсь: не услышь, не увидь...
Двадцать три - это тройка, семерка и чертова дюжина -
ну, и что-то еще. Но об этом бы лучше забыть.

Я пройду тише ночи, в коврах и ковровых покрытиях
утопив и подошвы, и душу, и все, что шумит.
Так когда-то в земле утонула - теперь не отрыть ее -
как же звали ее? Аэлита? Лолита? Лилит?..

Я споткнусь и свалюсь, и собью что-то звонкое с полочки.
Воплощенная бледность, ты выйдешь увидеть меня.
Вот тогда-то и спросишь: как можно быть этакой сволочью -
и не выдержать с честью ни труб, ни воды, ни огня...

Нет, не спросишь, а просто накормишь остатками ужина
и напоишь водой. На конфорках завянут огни.
Двадцать три - это тройка, семерка и чертова дюжина,
а еще, а еще, а еще...
Но об этом ни-ни.

А вот эта вещь мне понравилась.

Что скажешь - талантливо!
Особенно это касается формы,
желаю автору столь же строгим к себе быть и в вопросе содержания, чтобы за словами было что-то большее, чем нистовая изобретательность - в рифме, образх, аллюзиях и проч.

И о чем же, по-вашему, мне надо писать?

Не "о чем?", а "что?"
"Стихи живие сами говорят,
И не о чем-то говорят, а что-то..."
Форма не должна уводить от смысла, а смысл, если он глубок, может быть почувствован с достаточной степенью отчетливости. То, что у тебя есть поэтический талант для меня несомненно, но, мне кажется, тебе стоит с стремится к точности ощущения, точности передачи состояния, как бы яснее самой понимать - "что" ты говоришь.
Прошу прощения, за такой "поучительный" тон.

Переписала старое.

Глубока, словно пульс на горле,
высока, словно степень m,
подло трезвая - вам в укор ли? -
снова лезу я в этот слэм.

Всеобъемлюще слово это,
будто кровь моя; в нем - весь звон
черных войн - и другого цвета,
но таких же ужасных войн.

Мне плевать на величье разниц,
так влечет меня этот зов...
Все с дороги! Нет, я не зря здесь!
Ты, вот ты! Ты готов? Готов?!

Я - чужая. Ты - просто рыжий.
Я готова скрестить ножи!
Я - урод? С этим можно выжить -
значит, с этим и буду жить!

Случается и так: в постмодерновом вихре примет
времени, народа, во что мы там еще погрузились,
на тебя на бегу наступает свиноватый мент.
Не на голову, грудь, головогрудь - на ноги мизинец.

И уж тогда наблюдать за дракой
не так легко
сквозь оптический прибор - цинизатор из двух треснувших стекол.
Все мальчишки - дураки, но если бьют твоих родных дураков,
интересен и кастет,
и назначение ножей с кровостоком.

Конечно, рвешься спасать. И это круто. А совсем хорошо,
если скажут: "Оно серое, в лесу живет, рычит
и воет.
Можешь идти к нему в пасть, если хочешь, но вот я бы пошел,
только убедившись в том, что оно не живое".

...А потом, когда кажется, что скоро уже хэппи-энд -
лениво споришь, заключаешь пари, в общем, возврат в начало.
Не обольщайся, тебе не забыть, как свиноватый мент
наступил тебе на ногу. Уж очень ты тогда закричала.

Смерть блудницы

Невоспитанным детям врачи удаляют гланды
без наркоза. Воспитанным тоже, но очень редко.
Дует колюще-режущий ветер. Звенят гирлянды -
ими щедро сегодня увешали нашу клетку.

Люди видят - но так равнодушно смолят "Прилуки",
так незло матерятся, запнувшись ногой о камень...
Я лежу на асфальте, раскрыв для прохожих руки,
и меня распинают словами и каблуками.

Не хочу я их слышать, ни музыки их, ни бредней,
только музыка бьет все равно по мозгам, ведь техно ж...
Я уже умираю, я вижу свой сон последний -
в нем есть ты, и канистры, и дым, и толпа, и смех наш.

Там тепло, и смешно, и темно - там ведь все угасло.
Здесь светло - так светло, что мне даже уже неловко.
Может, лет через двадцать и станет картиной маслом
эта смерть моя. Сон мой не станет и зарисовкой.

А сейчас и подавно никто меня не погладит
и с лица для потомков не сделает даже слепок.
Скоро праздник великий наступит чего-то ради,
хлынет дождь и разбудит меня еще напоследок.

Зря, умру все равно. А во сне ведь огонь в лесу был,
и его заливали мы радостию своею...
Невоспитанным детям врачи вырывают зубы.
Мне не надо, ведь вырвать им глотку я не успею.

Смерть гневливой

Итак,
нас привозят на пустырь,
выводят из автобуса,
выстраивают в шеренгу,
делают инъекцию.

Все по очереди валятся в обморок.
Я остаюсь стоять.

Тогда экзекутор - старуха в черном платье -
говорит:
ты мне нравишься,
пошли покурим.

Сигарета, которую она мне дала,
очень вкусная.
Не потому, что последняя и все такое,
а потому что вкусная.

Одна сигарета забирает четырнадцать минут
из оставшейся жизни.
Эта заберет у меня четырнадцать часов
из оставшихся пятнадцати.

Я говорю:
убила бы тебя, старуха, но незачем,
убила бы тебя, но не чувствую потребности,
убила бы, но лучше посмотрю,
как облака в панике убегают от чего-то,
как птицы собираются вон на том дереве,
как где-то далеко-далеко строится церковь.

Она докуривает
и говорит:
давай скорее,
хорош любоваться,
нам еще надо всех укрыть одеялами.

Не умирать же им в холоде, в самом деле.

Смерть некрещеной

My God, I'm so high. Боль ушла, и пришла эйфория.
Тепло Твое чрево, и кажется, будто внутри я.
Гляжу на ладонь свою. Снег еще тает на ней.
Убей меня, Боже, убей меня, Боже, убей!

Уйдя далеко от привычных кровавых обрядов,
я сразу решила: теперь возвращаться не надо.
Могла повернуть - и погибнуть не здесь, а в пути...
Прости меня, Боже, прости меня, Боже, прости!

Душа, растворенная в чистом, как снег, лизергине,
понятна, приятна, угодна, удобна Богине -
но мне не хватало на это ни веры, ни сил.
Спаси меня, Боже, спаси меня, Боже, спаси!

Дыханье все тише, и сердце все реже и реже,
и скалы вокруг - все чернее, все выше, все те же...
Ну что ж, я свободна от страха, страстей и вранья...
Прими меня, Боже...
А впрочем, зачем тебе я.

Автор не верит в бога, не лечится от наркомании, не состоит в бдсм-ных лесбийских отношениях, не, не, не и не. Это просто еще один стихуй в цикл с рабочим названием "Мертвых детей и умирающих женщин".

Сама думала, что херня и графомания, но вот на неплохом литсайте похвалили. Выкладываю.

К вопросу о несовершенстве языка

Я спрашивал: "Что же, теперь мне не быть счастливым?" -
"Ну что ты, родной, почему!" - отвечали бары.
И вот я шатаюсь по ним, наливаясь пивом,
как яблоко - жизнью под солнцем Большой Сахары.

Известно, что в нем неизбежно забродят соки
(не в солнце, а в яблоке, не доставайте, чтоб вас!)
Мой цель был, вот именно так, цель мой был высоким,
но выше намного явился на небо Фобос.

И я, словно соки, брожу - подбери синоним:
я шляюсь бесцельно, я выброшен из могилы...
Ну что ты отпрянул? Не бойся, тебя не тронем.
Ты мертвый и так. А ведь мы-то не некрофилы.

в последней строчке мне настойчиво хочется переставить слова чтоб было "А мы ведь не некрофилы".

Силлабо-тоника же, чтоб ее. Слога не хватать не должно.

я в этом не шарю, я чисто на слух чтоб его не коробило

Биение

Спят под ногами белые флаги,
звезды уже не в шоке.
Сердце разбито. В смысле - как лагерь.
Надо пожрать тушенки.

Сердце надбито самую малость -
бил в основном посуду.
Бил, а победы не получалось...
Больше я так не буду.

Взбиты перины, выбиты стекла,
кожу грызут осколки.
Так и подохну - добрый и теплый.
Нет, не хочу. Нисколько.

Бейся, смешное... Выпить из фляги
бьющего по печенкам.
Надо уже сворачивать лагерь
и отправляться к черту.

сударыня, не обижайтесь, ежели что, не по злобе а по дурости...ну не смог удержаться...
* * *
"Житие - как биение"

всё разбито к растакой то матери
мысли в кучу не могу никак собрать
всё пропИто, даже пыль со скатерти
что осталось? - ложку от тушенки облизать

и отправиться туда, где море безнадежно синее
не забыв перину прихватить...
ну, на посошок, вот и стакан, весь в изумрудном инее...
флаги на портянки! в путь!! а со среды бросаю вовсе пить!!!

Браво за два последних поста их авторам, понравилось!

А сегодня на головы лился холодный душ,
и задвигалось что-то в глубинах дрожащих луж
цвета хаки. Возможно, что был это просто уж -
трехголовый, линялый и с дергающейся лапой.

Он, усталый, хотел нам сказать, что любовь чиста,
но с испугу ты чуть не лишила его хвоста.
Не терзай себя, мы уже дома - вот ляг, растай,
только тающим пальцем линолеум не закапай.

Ты спокойна, как будто тебе ничего не жаль,
будто не придушил я, а просто слегка прижал.
Городские создания - вроде того ужа -
захлебнутся, увы, в этих жарких текучих пальцах.

Доказать не успею, - и ты меня не прости, -
что совсем не из жалости наши сошлись пути.
В липкой светописи, как у Ричардсона почти,
ты увидела б это сама, но поздняк метаться.

Сладкий запах - не гниль, а пока еще карамель -
мою сущность уносит куда-то к чертям в Кармель,
разгоняет волну и сажает мечты на мель -
ведь какие мечты, когда вот оно, на кровати...

А когда ты дотаешь, поднимет уже башку
солнце в розовом. Много оно опалило шкур -
пусть поможет, лучами позвав, моему шажку
с подоконника в грязь.
Будет так.
Потому что - хватит.

Куреньеяд

Подорваться к утру и понять, что проснулась от горя,
что в квартире дубарь, неестественный для сентября,
и что нужно теперь, как завещано лузерам в Торе,
до подъема сидеть на балконе, дрожаще куря.

"Не успел он исправить свои несмешные пороки -
так что в ад теперь, в пламя..." - подумать, распробовав дым.
Утро осени вылило в небо движеньем широким
молоко из цистерны - в нем четверть холодной воды.

Не вскочить, не забиться, не выплеснуть тело на стекла,
на бумажки, еще на какой-то придурочный лом:
пока есть сигареты - хоть что-то останется теплым.
А потом и подъем.

О, за последнее - зачот. Мне понравилось.

Когда-нибудь ты захочешь себе проткнуть...
допустим, руку. Допустим, вот этим шилом.
Скорее - пулями спину. Плевать, не суть,
за нас Энтропия давно уже все решила.

Сейчас ты идешь не жалуясь, не скуля
о том, что железны туфли, и хлеб, и посох.
Бывает - глянешь на небо, на журавля,
и грязь течет из гляделок твоих белесых.

На скалах поют: "Возвращайся, бросай, все ложь", -
но скоро и там оставят тебя в покое.
Бывает - глядишь куда-то и глупо ржешь.
От боли, конечно, бывает и не такое.

Когда-нибудь ты вернешься, откроешь кран
и вымоешь грязь из глаз и всего, что ниже,
и будешь желать услышать меня с утра,
и будешь хотеть ослепнуть и обездвижеть.

Так ясно

валяй
проткни меня точкой сожми пробелом
вишневое брызнет. так ты когда-то пел им?
им, не то чтобы мелким, но да, презренным
жарко курлыча тянулись к тебе
хрен им

валяй
отрежь мне ресницы скорми их птицам
бывает такое: забудется — не простится
магнитное поле засеют опийным маком
магнитная буря выдерет всё
так им

валяй
давай не стесняйся бери кинжальчик
прошлого жаль уже так что не будет жальче
но вечность оставим терре и разным аквам
так вам
и что ты тут скажешь еще
так вам

валяй
ступи мне на горло взлети не грохнись
в черных моих глазах засинела окись
скоро проснусь и пойду приготовлю мяса
все же отлично что все стало так
ясно

вот смотрю - да и вижу, что след полинял,
как тетрадь на окне к сентябрю.
и доходит - приходит простое в меня:
надо вывинтить к ангелам крюк,

надо спрятать веревку нетвердой рукой
(мыло тоже, но влом же, влом),
надо взять из-под ног табурет с вензельком,
чтобы вынести им стекло.

покачать на руках, уронить и бежать.
уронить и бежать не затем,
чтобы выйти к такой, как тифозный жар,
но бессмысленной красоте.

и бежать, а зачем? только след полинял,
а другого никто не несет.
остается стремиться вот так, не поняв...
да и все.

Мэри и Макс

Я иду, смотря на следы прошедших, там и тут - то слёзка, то мяса шмат.
Все не так прекрасно, как феи шепчут, но уже, конечно, и не кошмар.
Раньше было "рано", в котором - раны, раньше было холодно и смешно,
а теперь по плитам снуют вараны, составляя фрейдовское "оно".

Я иду по белым красивым плитам, размышляя, как это - сбиться с ног,
быть вонзенным, высыпанным, пролитым в ежедневный, бодрый, живой поток,
стать частицей пыли в слепой комете, - вот такая, знаешь ли, самоцель...
Только мне, конечно, уже не светит даже тень луны на твоем лице.

Сквозь траву пробился горячий камень, на камнях - трава, ты права, права.
Я иду, размахивая руками: раз-два-три, раз-два, раз-два-три, раз-два.
Вот такая жизнь. Я, по крайней мере, притворяюсь, что отбиваю такт.
Ну а ты-то что, дорогая Мэри? Ты уже придумала свой теракт?

Я иду, иду, дорогая стерва, понимая: вымучен и смешон.
Ты взорвешься, либо заснешь в застенках. Я усну под солнцем - и хорошо.
Я иду, забыв и слова, и жесты, как и все, что долго, с трудом зубрил...
Мне приснится запах намокшей шерсти
и твои слова:
"...трепетанье крыл".

Кто здесь?

ломится в церковь пьяная паства
выскочив в это место извне

кто здесь?
кто проломил пространство
чтобы вбежать ко мне?

выкормить летом выходить вымыть
выставить в зале выстрелить в рот
это мне сделать? нет с головы мы
не начинали. и не начнет

в мире стыда и в гласности сюра
если привычки мешают петь
брось их
грудью на амбразуру
выйди
взгляни
ответь

Адельфопоэзис. К вопросу о мужских слезах

Три минуты осталось. Стою, как мудак -
только дуло направил куда-то.
Им уже не спустить собак - никак!
Все мертвы и поэтому святы.
В этом доме, который почти что сейчас
превратится в игру энтропии,
в нем, в его коридорах танцует печаль,
наступая на руки и выи.
В потолки засмотрелись глаза и глаза.
Все едины в последнем релаксе.
Там и ты. Я не плачу: мой бог мне сказал -
не доверит оружия плаксе.
Твои волосы - с кровью, на грязном ковре -
я запомню, но хныкать не буду.

Три минуты. Послушай, ведь есть еще вре...
Впрочем, нет: ну откуда тут чудо?
Три минуты. Под зданием - мощный заряд.
Помоги мне, скажи мне, зачем мне?..
Что ж, могильные черви тебя не съедят.
Может, есть замогильные черви?

...Вспоминать для меня - неизбежнее зла.
Да, когда-то мне было все можно,
и по слезным каналам текла, тепла,
твоя песня.

Ожоги на коже.
Если жжется - наверное, мир еще жив,
но взорвется, сначала пригрезясь.

Слишком поздно я понял, что нерасторжим
наш адольфо-, адельфопоэзис.

Не выходи.

Лежи себе, хрипи - тихонько только, чтобы не оглохнуть.
Все, кто хотел с тобой отважно сдохнуть, покинули твой эр квадрат на пи.
Не выходи: к свободе нет причин, тебе же ко всему нужны причины.
Машину смерти скоро не починят, поэтому расслабься и молчи,
не выходи - успеешь.
Почему
ты здесь застрял - вопрос не третий даже.
Запомни только: не бывает гаже
насилия, чем если ты - себя же.
За это - отправлять на Колыму.

Не выходи. На улице мороз не в первый раз твердит протагонистке:
"Тепло ль тебе? Да не стелись так низко, давай же, поднимайся в полный рост".
В ее груди замерз туберкулез - такой, что не дает задать вопрос:
"Ну почему ты не нальешь мне виски, какие в этом риски, was ist los?
Мне все равно не стать твоей предтечей - вдыхать мне очень скоро будет нечем..."

Ты хочешь знать, что у тебя в груди? Вот погоди, ужо настанет вечер...

Не требуй. Не ори. Не выходи.

Когда издавать планируешь..?

Не планирую. Это либо деньгами сорить, либо по редакциям бегать. Первое жаба давит, второе лень.

Поддерживаю тебя, только уже как композитор. Это не очень-то и интересное занятие для творческих людей, если, конечно, это не основный их материальный доход.

эх нету в наших краях агентов)

Экспериментирую помаленьку.

Легион

никогда не пей горючку натощак
никого не собирай в последний путь
а не то придут неумные в плащах
чтобы выкрасть и зарыть кого-нибудь

ничего что не горит не делай сам
никуда не плюй и не кидай монет
низачем меня не гладь по волосам
все равно на этих змеях шерсти нет

эту песню пишут кровью по земле
чтобы мы смогли немного отдохнуть
никому не говори что нюхал клей
никогда не уходи в последний путь

впрочем если есть причины уходить
расскажи мне может даже соглашусь
но пожалуйста не вякни о любвях
это будет ни в пизду ни в легион

.

Чураивна

Я помню, с утра мне хотелось замазать глаза
такой чистотой, чтоб не видеть ни трений, ни прений,
петь песни о тех, кто идет под огромный резак,
ломать человеков, как ветки привядшей сирени.

В пустой черепушке красиво носился Пастер,
со смехом вещая о том, сколько в воздухе смерти,
а небо белело, как то молоко из цистерн,
в котором воды ровно четверть, хотите - проверьте.

(У холода тонкие пальцы. Смотри не спугни -
бежать он не станет, а схватит за нос и колени.
Так полая кукла пускает пустоты по вене,
и память о лицах и днях растворяется в пене,
и лидер послушных убийц узнаёт об измене,
и слышишь от мамы, что стала совсем как они).

С утра мне хотелось... но что тут теперь вспоминать.
Всё так: это я, это труп, это вы, это крики.
Всё так: это он, это я, это яд, это рать
таких же, как я, только менее, что ли, великих.

С утра мне хотелось вдавить свое тело в кровать.

последние две страницы порадовали (до первых не дошел - нужно осмыслить уже прочитанное) : интересно следить за мыслью и просто приятно читать.
несколько вещей перечитал (чего давно не было) и через время точно к ним вернусь.
Вы имеете все основания именовать себя поэтом.

авторша https://www.stihi.ru/avtor/iiiii

ЖЖ https://tiktaalik-m.livejournal.com/profile

В ЖЖ Морюшко давно не пишет.