Любимые стихи Опции

[I Kratkaja]

Моё прикроватное дерево
Растёт исключительно с севера
В невидимый юг исключительно
Скрипит потаённо ключицами

Ключами звенит извинительно
И греет надорванным свитером
Свои невесомые листики

Летят по законам баллистики
Стрижи — как весёлые мистики
Как суфии без кружения
(Простите за выражение)

Моя золотая прародина
Ты не зазвучишь в переводе на
Язык или нос или ухо ли
Тебя мы и так жадно слухали

Питались тобой исключительно
Конечно, ты лучший учитель, но
Мы так ни в что и не въехали
Скажи, всё что есть — не для смеха ли?

Скрипят и поныне ключицами
Деревья с незримыми птицами
И дерево прикроватное
Трещит, миллионоваттное

© RUUG

[I Kratkaja]

Лорд Д.

Василиса

.
Ты смотришь глазами лисицы,
И сразу приходит на ум:
Аумриумри, Василиса.
И ты отвечаешь: аум.
.
Кому-то десерт как затея,
Кому-то - вино-стрекоза.
Но радугой липкой потея,
В коробке мертвела лиса.
.
В бокале Невечность искрится,
Играя в Ничто наобум.
А в мертвой лисиной глазнице
Молчание Мира. Aum.
.

[mosquito_killer]

брат и сестра
летят над страной прекрасной.
сестра была девкой гуляющей и заразной,
а старший брат с незнакомцем с бровью собольей
сплясал в день Егорьев, вернулся и сделался болен.

летят, истекают кровью, но веселятся,
плывут средь атоллов, поют:
о, страна, о, прекрасное тело,
трудно раненому красотой твоей любоваться,
трудно блуднице больше не отдаваться,
лицу светиться, рукам светиться,
и не сорваться, -
но мы никогда
не сорвёмся
сорвёмся
а, может быть, да,
а, может быть, нет,
но это не ваше
ваше
не ваше
дело.

Алла Горбунова

[I Kratkaja]

У меня очень маленькие, крохотные плечи.
Маленькие крохотные плечи.
Такие маленькие и крохотные плечи.
Мммаааленькие, крохотные плечи.
Такие крохотные и маленькие.
У меня.
У меня такие маленькие плечи. Совершенно крохотные.
У меня совсем маленькие плечи.
Такие маленькие.
Совсем крохотные.

Такие, что их почти нет.

А ты меня не любишь.

(Алёна Загребельная)

[I Kratkaja]

про часики

Прапорщик Айгуль Сатанеева,
делопроизводитель воинской части,
в свободное от службы время сидит в чате,
носит короткую шубку и крохотные часики
на синем ремешке, во сне принимает участие
в постановочном порно, мечтает умереть от счастья,
наяву говорит зеркалу: давай не будем больше встречаться,
пишет записки сама себе,
рвет на мелкие одинаковые части.

Поэт Валентин Убиенных играет в контру по сетке,
мечтает отравить парами ртути соседку,
а также иных прочих эмиссаров тьмы, всех, кто
мешает ему стать главой тоталитарной секты,
эманацией чистой ярости,
воплощением красноглазого Сета.

Воспитательница детского сада Н.
каждое утро ездит на работу в пропахшей мокрой псиной маршрутке,
это ее слегка подзаебало, говоря по-русски.
По мнению Н.,
мир нуждается в перезагрузке,
покуда голые бесхвостые зверьки не довели его до ручки.

Однажды часики на синем ремешке устанут-устанут,
поперхнутся зряшным временем и встанут,
и все люди на земле счастливыми сразу станут.

Вот так:
................................................................................
................................................................................
................................................................................
................................................................................
хопа!
И все.

http://neo-lit.ru/index.php?r1=0&r2=2&ad=12518

Сообщение отредактировал I Kratkaja - 9.12.2010, 3:26

[Jane]

Я начинаю репортаж с петлёй на шее,
Я объявляю ультиматум чёрным дырам,
Три уголька в ладонях пламенем развеют,
Вишнёвый холод над суровым миром,
Лопата воткнута в замёрзший уголь,
Труба, труби, трубач, над трупом плачь,
Сейчас герои сладких снов покажут удаль –
Лишь оседлают трёх свиней и тут же вскачь…
Туда, где солнце никогда не пахнет ядом,
Где кактус трахал розу на песке,
Где нету стебельков, побитых градом
И не томится молодой дебил в тоске,
Бубновый туз бубнит в дырявый бубен,
Бубенчики разгадывают масть,
На праздничном столе селёдка в шубе
Танцует вальс, раскрыв немую пасть,
Ортопедический ботинок сыт по горло,
Наелся снежной каши дуралей,
Глазастые зубила, шила, свёрла
Буравят скважину, чтоб стало потеплей,
Завязанные в пыльный узел струны,
Запаянные в петли облака,
Поют о том, как огненные луны
Сшибают с ног безрогого быка,
Цветастые черничные поляны
Лелеют лето и летающий оргазм,
Охотник без ружья в берлогу глянул,
Дыханье перебил протяжный спазм,
Зачем старик наелся злой отравы,
Зачем дышал слезоточивым газом?
Стаканы оказались правы:
Виной всему был старческий маразм!
Чугунные ворота в город нефти взрываются на счёт: “ноль – раз – два – три”,
Когда любовь, о да, поверьте,
Любовь, ходящий любящий огонь сгорит,
Косые керосиновые балки,
Не суй в колёса поезда разврата,
Сначала был разврат, потом щебечут галки,
Ну а потом у телефонных аппаратов
ЗВУЧИТ ПОЭМА ВЛЮБЛЁННЫХ ЦИСТЕРН…
Раскрашенные плавным смехом стены,
Виденья мимолётной простоты,
Здесь Ева преклонит своё колено,
Перед Адамом в час весенней красоты,
И пиковый валет с той самой дамой,
Пройдутся по проспекту в неглиже,
Стеклянные холсты в оконных рамах с восторгом крикнут:
“О, ну надо же!”
Под утро ляжет спать седой кудесник, чтобы опять чудить всю ночь,
Зачем ему дневные сны и песни?
Затем, чтоб воду в ступе не толочь,
Когда колёса проскрипят конечным воплем,
Смотритель стукнет по трамвайным проводам,
И капитан блеснёт заржавленным биноклем,
Наступит время расходиться по домам,
А только дома нет, и не было в помине,
Вчерашний натюрморт был съеден кем-то,
Должно быть, облако сгорело в камине,
Но продолжается чумная кинолента,
Киномеханик, ну давай, крути свой фильм,
Гуляй да пой, народная толпа,
Стиляга разберется, в чём тут стиль,
Электрик рухнет с пятого столба,
Больные дети ждут последней встречи –
В полтретьего под каменным утёсом,
Когда на майском небе вспыхнут Божьи свечи,
Они ответят на широкие вопросы,
Пусть это будет способ выжить среди мёртвых,
Хотя, их жизнь не больше, чем кино,
В котором половина кадров стёрта,
А мозговое полотно отключено,
И тридцать первый комиссар с подводной лодки,
Закурит мрачно злую папиросу,
Зажмурит глаз, ругнётся матом, выпьет водки,
И скажет: “С Богом, в путь, Товарищи Матросы!”
Туда, где водоросли пахнут трупным соком,
Туда, где спят русалки без чешуй,
Где обжигает грудь бесцеремонным током, … поцелуй И там…
ЗВУЧИТ ПОЭМА ВЛЮБЛЁННЫХ ЦИСТЕРН!!!
Кто любит музыку, тот любит добрый голос,
А в данном случае вся музыка в словах,
Кто бросил семя, тот увидит колос –
Да Будет Хлеб на всех земных столах,
Но ведь не хлебом же единым жил художник,
Который мамонта в пещере рисовал,
И, затаив дыханье, шёл так осторожно,
Мимо цветка в ущелье между скал,
Потом всё лопнуло, взорвалось и уснуло,
Всё расцвело и стало дико улыбаться,
А сон был вещий, – в нём звезда тонула,
Но было уже поздно просыпаться,
Большая полунепонятная картина,
Висела в комнате безмозглых колдунов,
Глаза, похожие на тающие льдины,
Блуждали в направлении ветров,
Ветра устали дуть и стали выть моторы,
Глаза растаяли, картина сожжена,
Все колдуны залезли в крысьи норы,
Взорвалась полунепонятная стена,
На белой копоти высоких потолков,
Оставлен отпечаток чёрных рук,
Среди развалины вонючих ….
Читает бабушкины письма грязный внук

[Эд]

А меня вот это рвануло.
http://ostrie.moskva.com/?do=Item&id=1057077

[I Kratkaja]

Николай Римм

в порядке

Представьте себе, что декабрь –
йокодзуна, борец сумо.
И рыхлый снег – его пузо,
сугробы – на пузе складки.
Из круга тепла и с дохё
этой жизни, каждой зимой,
Он вытолкнуть норовит
меня… Ну а так – в порядке.

[I Kratkaja]

Аутист

В школу. На холод. Куртка, штаны, ботинки.
Каша на завтрак – триста четыре крупинки.
Чай недостаточно сладкий, а значит опасен.
Как это гадко – жить замурованным в мясе.
Улица, дождик, автобус, пять остановок.
Капли по крыше, двадцать тыщ, тридцать, сорок
Пять лет назад – столько же капель - совпало.
Пять лет назад с нами расстался папа.
В школе игра не хитра – то буквы, то числа.
Мне говорят – «Ты дурак, тебе надо лечиться».
Я не умею хитрить, а значит опасен.
Как это гадко – жить замурованным в мясе.
Спать. Одеяло. Кровать. Пять минут и свобода.
Знаете, жизнь назад я был водородом.
Как это здорово – быть отголоском сверхновой.
Утро. Будильника рев и снова оковы…
Пять тыщ четыреста букв в блестящем журнале.
Мама уже не целует – отвечу едва ли.
Маме твердят – «Он растет, он будет опасен»
Как это трудно, жить замурованным в мясе…

(с) Максим Куликов

[Шаки]

Красные дЕвицы скачут вокруг огня
Вместо ушей собаки, брови как хвост гепарда.
Самая младшая вдруг начинает линять,
Самая старшая едет в восьмом плацкарте

Губы как кабачок, слышен кальмаров зов
Окна повернуты к лесу спиной, а справа
Милый чилиец греет вчерашний плов
Пахнет сырой эфиопской густой приправой

Гномы танцуют канкан и сурово спят
Им снятся сны о енотах в ежей влюбленных,
Дыня как лампа в пять миллионов ватт
Вова, БЛЯТЬ, это были не шампиньоны


(не знаю, кто автор, да и пофиг)

[I Kratkaja]

на углу под дождем стою мокну
в окнах
смеются какие-то старые курицы
им смешно, ну а мне
..........................что-то не курится
.
кашляю
ковыряю пальцем дырку в подкладке
тяжело стало с башлями
дымом сладким
кашляю
..............кашляю
............................кашляю
.
все плотней заворачиваю
вокруг шеи петлю из шарфа
докурю и пойду
...........................покачиваясь
по асфальту черному шаркая

(Саша Дохлый)

[I Kratkaja]

Внезапно полюбился этот автор.

Алексей Сомов

***

когда на небе скучно и светло
господь берет стеклянное стило
и пишет треш на тысячу страниц
и пьет в одну ебучку абсолют
а дети непослушные его
не понимая в этом ничего
наловят снегирей клестов синиц
очищенным бензином обольют
и подожгут
потом немного подождут
и запускают вертикально
в
н
и
з

они летят от них глазам светло
повсюду загорается капслок
(они летят)
пророк совокупляется с козлом
гори гори упоротый капслок
(они летят)
из ноева ковчега не спаслось
ни одного
врубается капслок
(они летят)
еще крупнее шрифт
отчетливее каждый взмах и штрих
и ближе губы кровожадных жриц
они летят

СТРАШИСЯ РАСШИРЯЮЩИХ ВЕЩЕСТВ
БЕГИ РАЗВРАТНЫХ ЖЕНЩИН И ВООБЩЕ
МУЖЧИН РАЗВРАТНЫХ ПАЧЕ СТОРОНИСЬ
ПОЗНАЙ ЧТО НИЗ ГДЕ ВЕРХ А ВЕРХ ГДЕ НИЗ
НЕ ПОТРЕБЛЯЙ НИ ЯДОВ НИ КИСЛОТ
ИНАЧЕ И ТЕБЕ ПРИДЕТ КАПСЛОК
ОТКРОЕТСЯ СЕЗАМ
.........................................
они еще летят
от них глазам и больно и светло

[Хеймдалль]

Из недавно зацепивших стихов.

Пьер де Ронсар

***

Любя, кляну, дерзаю, но не смею,
Из пламени преображаюсь в лед,
Бегу назад, едва пройдя вперед,
И наслаждаюсь мукою своею.

Одно лишь горе бережно лелею,
Спешу во тьму, как только свет блеснет,
Насилья враг, терплю безмерный гнет,
Гоню любовь — и сам иду за нею.

Стремлюсь туда, где больше есть преград.
Любя свободу, больше плену рад,
Окончив путь, спешу начать сначала.

Как Прометей, в страданьях жизнь влачу,
И все же невозможного хочу,—
Такой мне Парка жребий начертала.


Б. Пастернак

***

Оттепелями из магазинов
Веяло ватным теплом.
Вдоль по панелям зимним
Ездил звездистый лом.
Лед, перед тем как дрогнуть,
Соками пух, трещал.
Как потемневший ноготь,
Ныла вода в клещах.
Капала медь с деревьев.
Прячась под карниз,
К окнам с галантереей
Жался букинист.
Клейма резиновой фирмы
Сеткою подошв
Липли к икринкам фирна
Или влекли под дождь.
Вот как бывало в будни.
В праздники ж рос буран
И нависал с полудня
Вестью полярных стран.
Небу под снег хотелось,
Улицу бил озноб,
Ветер дрожал за целость
Вывесок, блях и скоб.

[I Kratkaja]

Hron_

Без О уже

Вороны-клоуны, лгуны черные,
Выкракивают, подталкивают - к краю, к краю.
Мне бы беруши, тишину в уши,
А так - подслушиваю, и шагаю, шагаю.

Вороны-громы, молнии черные,
Зрачки выклавывают - слепят, слепят.
Мне бы очки-зеркала смертезащитные,
И солнцесвета, и лета, лета.

Вороны-патроны, стволы черные,
Выклоцывают, выстреливают - в сердце, в сердце.
Мне бы спрятаться в траншею по шею,
Но ранит прошлое, и детство, детство.

Вороны-ветры, смерчи черные,
Крону выкорчивают - душат, душат.
Мне бы у смерти чуть-чуть выторговать
Дни бесценные, и душу, душу.

[Toxic]

обычно меня стихи совсем не прут..
а здесь понравилось...

[I Kratkaja]

Последнее? Да, оно крутое, автор молодец.

[I Kratkaja]

Ги Бель

прорезь

Глядя на обезьян в зоопарке в клетке,
чаю воскрешения мертвых.
Ветхие твари сушат хвосты на солнце,
голос рассудка внезапно теряет громкость.
Белые ногти впиваются в тёплую руку,
взгляд обезьяны ищет в пространстве фрукты.
Мiр распадается, я остаюсь в зоопарке,
Пью свою кровь из десны и смотрю на небо.

[god_father]

Сергей Гандлевский

Баратынский, Вяземский, Фет и проч.
И валяй цитируй, когда не лень.
Смерть - одни утверждают - сплошная ночь,
а другие божатся, что Юрьев день.
В настоящее время близка зима.
В Новый год плесну себе коньячку.
Пусть я в общем и целом - мешок дерьма,
мне еще не страшно хватить снежку
или встретиться с зеркалом: сколько лет,
сколько зим мы знакомы, питомец муз!
Посмотри: тебе уже много лет,
а боишься выбрать даже арбуз.
Семь ноль-ноль. Пробуждается в аккурат
трудодень, человекоконь гужевой.
Каждый сам себе отопри свой ад,
словно дверцу шкафчика в душевой.

[Mops]

Уистен Хью Оден - "Похоронный блюз" в переводе Иосифа Бродского

Часы останови, забудь про телефон
И бобику дай кость, чтобы не тявкал он.
Накрой чехлом рояль; под барабана дробь
и всхлипыванья пусть теперь выносят гроб.

Пускай аэроплан, свой объясняя вой,
начертит в небесах «он мёртв» над головой,
и лебедь в бабочку из крепа спрячет грусть,
регулировщики – в перчатках чёрных пусть.

Он был мой Север, Юг, мой Запад, мой Восток,
мой шестидневный труд, мой выходной восторг,
слова и их мотив, местоимений сплав.
Любви, считал я, нет конца. Я был неправ.

Созвездья погаси и больше не смотри
вверх. Упакуй луну и солнце разбери,
слей в чашку океан, лес чисто подмети.
Отныне ничего в них больше не найти.


Чтоб вы понимали, это мужик мужику написал )))

Сообщение отредактировал Mops - 2.6.2012, 21:20

[Хеймдалль]

Бродский

К УРАНИИ

У всего есть предел: в том числе, у печали.
Взгляд застревает в окне, точно лист — в ограде.
Можно налить воды. Позвенеть ключами.
Одиночество есть человек в квадрате.
Так дромадер нюхает, морщась, рельсы.
Пустота раздвигается, как портьера.
Да и что вообще есть пространство, если
не отсутствие в каждой точке тела?
Оттого-то Урания старше Клио.
Днем, и при свете слепых коптилок,
видишь: она ничего не скрыла
и, глядя на глобус, глядишь в затылок.
Вон они, те леса, где полно черники,
реки, где ловят рукой белугу,
либо — город, в чьей телефонной книге
ты уже не числишься. Дальше, к югу,
то-есть к юго-востоку, коричневеют горы,
бродят в осоке лошади-пржевали;
лица желтеют. А дальше — плывут линкоры,
и простор голубеет, как белье с кружевами.

"Вечер. Развалины геометрии…"

Вечер. Развалины геометрии.
Точка, оставшаяся от угла.
Вообще: чем дальше, тем беспредметнее.
Так раздеваются догола.

Но — останавливаются. И заросли
скрывают дальнейшее, как печать
содержанье послания. А казалось бы
с лабии и начать…

Луна, изваянная в Монголии,
прижимает к бесчувственному стеклу
прыщавую, лезвиями магнолии
гладко выбритую скулу.

Как войску, пригодному больше к булочным
очередям, чем кричать «ура»,
настоящему, чтоб обернуться будущим,
требуется вчера.

Это — комплекс статуи, слиться с теменью
согласной, внутренности скрепя.
Человек отличается только степенью
отчаянья от самого себя.